которые можно было восстановить по записям, только пятая часть была связана с вмешательством короля; остальные были набраны непосредственно регентством, хотя в последующее десятилетие эта доля выросла почти до трети.87
Менее заметные формальные структуры влияния элиты в Восточной Пруссии были настолько распространены, что один из исследователей написал о сохранении "латентной формы эстафетного правления".88 Действительно, есть много свидетельств того, что власть местной элиты над ключевыми административными учреждениями на некоторых территориях в середине десятилетий XVIII века фактически усилилась. Бранденбургское дворянство, возможно, было в значительной степени отстранено от активной роли в центральной администрации во время правления Фридриха Вильгельма, но в долгосрочной перспективе оно с лихвой наверстало упущенное, укрепив свой контроль над местными органами власти. Например, они сохранили за собой право избирать местного ландрата или окружного комиссара - должность, имевшую огромное значение, поскольку именно он вел переговоры с центральными властями о налогообложении и контролировал распределение налогового бремени на местах. Если Фридрих Вильгельм I часто отклонял кандидатуры, представленные окружными дворянскими собраниями, то Фридрих II уступил им право представлять список предпочтительных кандидатов, из которых король выбирал наиболее предпочтительного для себя кандидата.89 Попытки берлинских чиновников вмешиваться в выборы или манипулировать поведением действующих кандидатов становились все более редкими.90 Таким образом, правительство уступило определенную степень контроля, чтобы обеспечить сотрудничество местных посредников, пользующихся доверием и поддержкой окружной элиты.
Концентрация провинциальной власти, достигнутая в процессе согласованного разделения полномочий, была долговечной именно потому, что носила скрытый, неформальный характер. Сохранение корпоративной власти и солидарности провинций помогает, в свою очередь, объяснить, почему после длительного периода относительного затишья провинциальное дворянство оказалось в столь сильной позиции, чтобы оспаривать и противостоять правительственным инициативам во время потрясений наполеоновской эпохи. Сформировавшаяся основная бюрократия земель Гогенцоллернов не вытеснила и не нейтрализовала структуры местной и провинциальной власти. Скорее, она вступала в своего рода сожительство, противостоя и дисциплинируя местные институты, когда на кону стояли фискальные и военные прерогативы государства, но в остальных случаях оставляя их в покое. Это помогает объяснить тот любопытный и, казалось бы, парадоксальный факт, что то, что иногда называют "подъемом абсолютизма" в Бранденбурге-Пруссии, сопровождалось консолидацией традиционного дворянства.91 В XVIII веке, как и в эпоху Великого курфюрста, абсолютизм был не соревнованием с нулевой суммой, в котором центр противостоял периферии, а скорее постепенной и взаимодополняющей концентрацией различных структур власти.
5. Протестанты
В Рождество 1613 года курфюрст Иоанн Сигизмунд причащался по кальвинистскому обряду в Берлинском соборе. Свечи и распятие, которые обычно украшали алтарь во время лютеранского богослужения, были убраны. Перед Евхаристией не преклоняли колени и не причащались, не было и облатки - просто длинный кусок хлеба, который разламывали и раздавали прихожанам. Для курфюрста это событие стало публичной кульминацией личного путешествия. Его сомнения в лютеранстве возникли еще в подростковом возрасте, когда он попал под влияние рейнских кальвинистов, циркулировавших при дворе его отца; считается, что он принял реформатскую веру в 1606 году во время визита в Гейдельберг, столицу Пфальца, центр немецкого кальвинизма начала XVII века.
Обращение Иоанна Сигизмунда вывело дом Гогенцоллернов на новую траекторию развития. Оно укрепило связь династии с воинственным кальвинистским интересом в имперской политике начала XVII века. Это повысило статус кальвинистских чиновников, которые начали играть влиятельную роль в центральном правительстве. Однако нет оснований полагать, что политические расчеты сыграли решающую роль, поскольку обращение принесло больше рисков, чем выгод. Оно поставило курфюрста в религиозный лагерь, что не было предусмотрено Аугсбургским миром. Только Вестфальский мир 1648 года закрепил право кальвинистов на веротерпимость в рамках конфессионального лоскутного одеяла Священной Римской империи в обязательном договоре. Обращение монарха также проложило глубокую конфессиональную траншею между династией и народом. Поскольку в конце XVI века в Бранденбурге существовало чувство территориальной "идентичности", оно было тесно связано с лютеранской церковью, духовенство которой распространялось по всей длине и ширине марки. Не случайно самые ранние исторические хроники Бранденбурга были написаны лютеранскими приходскими священнослужителями. Андреас Энгель, пастор из Штраусберга в Миттельмарке, открыл свою "Annales Marchiae Brandenburgicae" за 1598 год длинным рассуждением о добродетели и естественности любви к своему отечеству.1 После 1613 года династия перестала быть бенефициаром этого зарождающегося территориального патриотизма. Правящая семья, которой в середине шестнадцатого века удалось с большой осторожностью провести своих подданных через одну из самых постепенных, умеренных и мирных Реформаций в Европе, теперь одним махом отрезала себя от основной массы населения, и это в тот момент европейской истории, когда конфессиональная напряженность могла привести к революциям и свержению тронов.
КАЛЬВИНИСТСКИЙ МОНАРХ - ЛЮТЕРАНСКИЙ НАРОД
Как ни странно, курфюрст и его советники не смогли предугадать, какие трудности создаст его обращение. Иоанн Сигизмунд верил, что его собственное обращение послужит сигналом к всеобщей - и в значительной степени добровольной - "второй Реформации" в Бранденбурге. В феврале 1614 года кальвинистские чиновники и советники курфюрста даже составили предложение, в котором описывались шаги, с помощью которых Бранденбург можно было бы превратить в кальвинистскую территорию. Университеты должны были пополниться кальвинистскими ставленниками, чтобы они могли служить центрами кальвинизации духовенства и чиновничества. Литургические и другие религиозные обычаи должны были быть вычищены из лютеранских служб посредством поэтапного процесса реформ. Кальвинистский церковный совет должен был контролировать и координировать все реформаторские меры.2 Эдикт, изданный в том же месяце, предписывал духовенству марки Бранденбург отныне проповедовать Слово Божье "чистое и непорочное, [...] без искажений и самодельных глосс и доктринальных формул некоторых праздных, изобретательных и самонадеянных теологов". В последующем списке авторитетных текстов не было Аугсбургского исповедания и Формулы согласия - двух основополагающих документов бранденбургского лютеранства. Пасторы, которые сочли невозможным выполнить эти предписания, согласно эдикту, могли свободно покинуть страну. Курфюрст и его советники полагали, что превосходство и ясность кальвинистской доктрины, когда она убедительно и доступно изложена, будет достаточным основанием для того, чтобы рекомендовать ее подавляющему большинству подданных.
Вряд ли они могли ошибиться. Вмешательство кальвинистов в традиционные лютеранские церковные поселения Бранденбурга вызвало сопротивление на всех уровнях общества. Наиболее серьезные беспорядки, связанные с одной конфессией, произошли в жилом городе Кельн (город-побратим Берлина на берегу реки Шпрее) в апреле 1615 года. Курфюрст находился в Кёнигсберге, где решались вопросы передачи герцогской Пруссии, а Кёльн-Берлин находился под властью его брата-кальвиниста, маркграфа Иоанна Георга Бранденбург-Ягерндорфского. Именно маркграф спровоцировал волнения, когда приказал убрать "идолопоклоннические" изображения и литургическую атрибутику из богато украшенного Берлинского собора. 30 марта 1615 года из собора были вывезены алтари, крестильная купель, большое деревянное распятие и многочисленные произведения искусства, в том числе знаменитая серия панно о страстях Христовых, основой для которых послужили рисунки Лукаса Кранаха Младшего. В довершение ко всему, кальвинистский придворный проповедник Мартин
